Юля Савиновских — или Фрэнсис Эрнст-Штергерт — живет в пригороде Барселоны.

Добираюсь туда на электричке. Поезд проезжает мимо туманных вершин Монсеррата, а из самого городка виднеются снежные Пиренеи. В горном городке на десять градусов холоднее, чем у побережья. Встречаемся с Фрэнсисом у «Макдональдса». Он пришел на интервью с двумя детьми — старшая дочь ушла учить испанский и не могла остаться с ребятами.

Фрэнсис сидит на лавочке и морщится от солнца. Пробудет под лучами больше 15 минут без очков — заболит голова: последствия клещевого энцефалита. Фрэнсиса это не смущает, говорит, солнце полезно детям. Мы встречаемся в первых числах января, через неделю после признания Юлии в том, что она — Фрэнсис, небинарный транссексуальный мужчина. Раньше публично заявлялась лишь часть истории, хотя во время личных интервью с журналистами — как было и со мной — Юлия признавалась, что на самом деле трансгендер. Информацию просила не разглашать — это уничтожило бы шансы вернуть приемных детей.

История Юлии началась полтора года назад. Она — мать троих детей, жила с мужем Женей в Екатеринбурге. Взяла под опеку еще двух мальчиков из детдома и готовила бумаги для усыновления. Ребята были с инвалидностью, Юля с мужем занималась их реабилитацией. С детства Юлия ощущала себя другой, непохожей на обычных девочек. Например, любила оружие, дрессировала собак. Два года назад случайно узнала о трансгендерах и поняла, что это про нее. Пошла к психиатру, тот поставил диагноз — «транссексуализм». Юля начала переход — удалила надоевшую грудь шестого размера. Обо всем рассказывала в «Инстаграме».

Об операции узнали в опеке и решили забрать детей у матери, которая не соответствовала их представлениям о нормальности. Воскресным утром к Юле с мужем приехали полицейские и забрали детей. Больше она мальчиков не видела. Начались бои в суде. Юля обращалась за помощью к журналистам, опека сливала личные документы. Юлия устраивала пикеты и голодовку, чиновники проводили секретные совещания. Госаппарат победил. Юля с этим не согласилась. Но после угроз отобрать и родных детей собрала чемоданы и уехала из России — искать лучшей жизни в Каталонии.

Фото: Ольга Татарникова, 66.ru

— Мне ты рассказал о трансгендерности сразу, на первом интервью. Но я понимаю людей, которые поддерживали тебя как женщину, удалившую грудь из-за дискомфорта, но были недовольны, когда поняли, что это не вся правда.

— С самого начала я не хотел врать. Но боялся ошибиться и навредить детям. Уполномоченная по правам человека в Свердловской области мне говорила: если не размахивать радужным флагом, есть шансы забрать детей. Я использовал любые возможности вернуть мальчишек. Те, кто хейтит меня за обман, попробуйте пройти этот путь и сделать все правильно и красиво.

— Почему именно сейчас признался, что ты трансгендер, который начал переход?

— Я не выбирал момент. За спиной все и так это обсуждали. В СМИ слили закрытые документы. Я хотел сделать это перед Новым годом, чтобы снять камень с души. Решился, когда прочитал текст про жизнь после каминг-аута. (В начале 2013-го, за полгода до закона о гей-пропаганде, журнал «Афиша» опубликовал 13 историй с признаниями, а в конце 2018 года журналисты издания Wonderzine рассказали о последствиях коллективного каминг-аута. — Прим. 66.RU.) Кому-то из героев пришлось уволиться, кому-то — уехать из страны, у кого-то ничего не изменилось.

— Ты прочитал этот материал и понял, что хочешь так же?

— Да.

— Что делал в день публикации?

— Меня трясло. Запостил статью в соцсети и выключил компьютер. Думал, до завтра смотреть не стану. Но все равно открыл. В «Твиттере» меня никто не читал, в «Фейсбуке» была только поддержка. А во «ВКонтакте» — ад. Тысячи сообщений «Сдохни, мразь!», «Правильно, что детей отобрали», «Лечиться надо». На мамочкиных форумах женщины уверены, что я гребаный Шерлок Холмс, который за пять лет придумал эту схему, чтобы переехать в Испанию. Взял детей в детдоме, немного их подлечил, немного поменял пол, специально спалился в опеке и все — готовый эмигрант!

— Когда тебе пишут хейтеры — отвечаешь?

— Шлепаю себя по рукам, чтобы не отвечать. Но их же полчища. Не блокирую. Молчу. Чтобы понимать, откуда я уехал и что за люди там живут. Читаю их и понимаю, что все сделал правильно.

— Муж не возражал против каминг-аута?

— Он спросил, надо ли мне это. Я сказал: да. Он спросил: для чего? Я ответил: для успокоения души.

— Откуда взялось имя Фрэнсис?

— У приемного сына Димы день рождения совпадает с днем рождения Папы Римского Франциска. Он меня вдохновляет. Он говорит, что Бог — один, и солнце светит всем одинаково. Еще в этом имени немного от Френка Ундервуда. К тому же мой брат похож на Фрэнсиса Фримена, персонажа из «Дэдпула». Я взял это имя, потому что оно нейтральное, не женское и не мужское.

— Ты живешь уже с новым именем?

— Новые знакомые в Испании зовут меня так. Имя Юля мне никогда не нравилось, тем более сейчас, когда оно затаскано журналистами. «Юля» такой же элемент дискомфорта, как и большая грудь. Но пока документы оформлены на Юлю. Я ищу точку комфорта. Может, позже сменю имя еще раз.

— Тебе комфортно называть себя в мужском роде?

— Нет. Если бы во время перехода у меня не отняли детей, было бы комфортно. А сейчас чувствую за собой большую вину, хотя ни в чем не виноват.

— А дети тебя как называют?

— Мама, в женском роде.

— Так будет всегда?

— Возможно, наступит период, когда для меня это станет важно. Тогда я подойду к дочке и скажу: «Девочка моя, могла бы ты назвать меня по имени?» Дальше — как пойдет. Наверное, она пойдет мне навстречу. Сейчас меня волнуют другие проблемы.

— Когда ты задумался о переезде?

— Мы с мужем говорили об этом сразу после свадьбы, лет десять назад. Было бы клево уехать туда, где есть море и горы. Это были просто мысли. Но когда взяли под опеку мальчиков с инвалидностью, стали задумываться, в какую школу им придется ходить, как к ним будут относиться на улице. В России ведь обязательно какая-нибудь бабушка скажет: «О, наркоманы, нарожали целый выводок». Ребенок-инвалид в России — жертва. Его будут гнобить, выгонять с детских площадок. Хотелось для ребят нормального будущего. Не сказочного, а просто человеческого.

— А чемоданы когда стал собирать?

— Весной прошлого года. Уполномоченный по правам человека мне не смогла помочь. Министр соцполитики Андрей Злоказов в лицо сказал, что, даже если суд решит в мою пользу, детей мне не отдадут. Есть аудиозапись этого разговора. Еще мне рассказали про закрытую встречу губернатора с министром и прокурором. Там показали все мои экспертизы психологические, но прокурор остался непреклонен. Он не захотел отдавать детей даже на испытательный срок под присмотром соцработников. Говорил, что я их увезу в Испанию. Интересно, а если бы у него родился инвалид, он бы не увез его в страну, где лучше медицина? И позже я узнал, что против меня возбуждено уголовное дело по статье «Неисполнение родительских обязанностей». Полиция его прекращала, прокуратура возобновляла. Прокурор хотел на меня надавить, чтобы я успокоился и замолчал. Когда я понял, что у меня и родных детей могут забрать, посмотрел в глаза мужу и начал собирать чемодан.

— Помнишь свое состояние тогда?

— Я не мог выходить на улицу от страха. Поехал успокоиться в загородный дом, но и там преследовала мысль, что сейчас за мной приедут. Закопают и никогда не найдут. Сидишь такой и выбираешь, через какое окно лучше детей спасать и в какой лес бежать. Меня накрывал стресс от осознания себя, от потери детей, от клеветы. Повсюду говорили, что я растлитель.

— Эм. Что? Растлитель?

— Люди из опеки писали в интернете, что дети у меня ходили дома в розовом кружевном белье и что мальчики в больнице признались, что папа с ними занимался сексом. А мальчики, если что, не разговаривают. Когда их забрали, они были в нормальной одежде, есть видеозапись. Но люди верили опеке. Ты представляешь, они изъяли детей, где-то их переодели и сфотографировали в розовом рюше. И всем показывали эти фотки.

— Как только решился, сразу полетел в Испанию?

— Нет, мы сначала отправились во Францию. В «Фейсбуке» у меня есть подписчица Оля. Она живет в Марселе. Постоянно меня поддерживала и звала в гости. Я ни разу ее не видел вживую до встречи в аэропорту. Мы прожили у нее дома месяц. Там я уже начал узнавать, что нужно делать, чтобы эмигрировать. И потом Оля нас на машине отвезла в ближайший пункт приема беженцев в Испании. Это была Жирона. Мы пришли в полицию в отдел по приему беженцев и сказали, что сдаемся на милость. Там назначили дату интервью и выдали временные документы. Красный Крест предоставил жилье и талоны на питание.

— А где именно жили?

— В хостеле — дешевом жилье, которое снимают студенты и куда по ночам водят женщин. Там все общее. Каждый раз, когда дети хотели в туалет, я шел и мыл пол и унитаз. В Жироне мы прожили три месяца. Дети пошли в школу, я со старшей дочерью — на языковые курсы. Собирал документы, встречался с адвокатами и психологами.

— О чем спрашивали испанские власти?

— О мотивах, которые заставили покинуть Россию. Я рассказывал свою историю, показывал документы и скриншоты. Юристы внимательно слушали и делали большие глаза. Переводчик иногда брал долгие паузы, потому что не верил в происходящее. Я рассказывал про себя много раз: в Красном Кресте, куратору в полиции, психологу в Красном Кресте, каждому новому адвокату, местным журналистам. Каждый раз волновался. Даже сейчас по утрам меня потрясывает. Мне говорят — ты тут в безопасности, ты хороший человек, ты все делаешь правильно, ты никому ничего не должен. Но страх не проходит. Врачи диагностировали посттравматический синдром.

— Чем занимались дети, пока вы жили в Жироне?

— Моя старшая закончила в России школу, ходила на языковые курсы, чтобы получить образование. Средняя в первый класс пошла, младшему пять, он в подготовительной школе. Для меня жизнь в Жироне была рутинной. Отводишь детей в школу, идешь на пункт выдачи еды, забираешь детей, кормишь, вечером гуляешь с ними, занимаешься языком.

— Дети привыкли?

— Младшие уже привыкают. Они пока не говорят бегло на испанском, но уже могут ответить на конкретные вопросы. Дочь рассказывает, что не понимает, почему все добрые вокруг, улыбаются и подбадривают. Это не другая страна. Это другая планета. Моя цель — выучить испанский. Летом я вообще ничего не знала, а сейчас понимаю, что мне говорят. Голова привыкает к новому языку. Процесс движется медленно, потому что практики мало — я всегда с детьми, а мы разговариваем на русском. После того как выучу язык, пойду на профессиональные курсы. Цель работы с беженцами — чтобы мы через полтора года стали самостоятельными гражданами и не нуждались в помощи.

— То есть ты пока не знаешь, кем будешь работать в Испании?

— Это зависит от биржи труда. Меня отправят на самые востребованные специальности. Если бы зависело от меня, я бы хотел строить дома или работать с детьми.

— Твой официальный статус сейчас — политический беженец?

— Не знаю, как меня оформят. Я просто приехал и рассказал все как есть. Я пострадавший от судебной системы, от отсутствия законности, от ненависти к ЛГБТ. За три месяца в Жироне собрал папку с документами, которую отправили в местное министерство соцполитики. Буду ждать новостей из Мадрида. Не знаю, сколько времени это займет.

— Почему вы не остались жить в Жироне?

— После трех месяцев беженцев распределяют по городам. Я никогда не слышал про город, где мы сейчас живем. О точке назначения мы узнали только накануне переезда. Смотрели фотографии и радовались красоте. Тут очень хорошо, тихо и спокойно. Идеальный город, чтобы прийти в себя.

Мы живем в коммунальной квартире, на нашу семью приходится две комнаты. Нам выдали пособие, сделали прописку, прикрепили к поликлинике. Везде водят за ручку и помогают. В квартире живут прекрасные соседи — беженцы из Сирии. Я напрягся, когда узнал, что они оттуда. Наше правительство ведь поддерживает Асада, а именно из-за Асада люди сбегают. Плюс они мусульмане. Как мне покупать и хранить в общем холодильнике свинину? А оказалось, что соседи — европеизированные дедушка и бабушка. Через многое прошли, пережили бомбежки, видели, как расстреляли сына, который пошел в ополчение.

Фото: Ольга Татарникова, 66.ru

— Здесь ты не стесняешься рассказывать о трансгендерности?

— Не стесняюсь. Это происходит само собой. Люди спрашивают, почему мы уехали, я кратко объясняю. И они говорят, окей, главное — что ты хороший человек, и не важно, как ты себя идентифицируешь. Так и должно быть.

— Ты ощущаешь здесь свободу?

— Я чувствую защищенность от внешней угрозы. Внутренней свободы пока нет, потому что я не нашел свое место, не знаю, чем буду полезен этой стране. Младшие до сих пор боятся, что попадут в детдом. На днях спрашивали: «Мама, может уедем еще дальше?»

— А что ты отвечаешь?

— Говорю, что здесь мы в безопасности.

— Ты чувствуешь, что начал новую жизнь?

— Пока я живу как во сне. Боюсь людей. Смотрю на горы, хочу им радоваться, но не могу. Я помню ощущение из юности — смотришь вдаль, видишь каменистые вершины, в дымке облаков, и думаешь — как прекрасна планета, как я счастлив, что жив. Сейчас душа оцепенела. Я немножко робот. Нужно обнимать детей, успокаивать старшую, гулять и кормить.

— Ты смирился с тем, что мальчиков тебе уже не вернут?

— Я их не брошу никогда. Если их никто не усыновит, дождусь их восемнадцатилетия, и у меня появятся взрослые дети.

— Ты сейчас и ты до всех событий — это один и тот же человек?

— Два разных человека. Когда наступал 2017, я сидел за праздничным столом с большой семьей. Любимый человек за тебя в огонь и в воду, и ты за него. Свои дети — здоровые и умные. Двух приемных удалось вытащить из системы, где они никому не были нужны, и поставить на ноги. Я понимал, что за год мы сможем сделать так, чтобы они от родных не отличались. Я думал, чего бы попросить в Новый год? Что заказать у Деда Мороза? И попросил: «Вселенная, сделай меня сильнее, чтобы я не плакал на мультиках». И вот. Получил.

В этот Новый год мы были дома. Сирийская бабушка спрашивала, почему мы не закатываем вечеринку. А нам не хочется. Ну его, этот Новый год.

Источник

«Когда жена говорит «я — мальчик», ты можешь сделать только одно». Монолог мужа Юлии Савиновских

...Евгению Сокову 32 года. Встречает нас с фотографом на окраине Сысерти. Женя – инженер-проектировщик, строит дом для бизнесмена, но последние полгода не только командует строителями, но и сам надевает спецодежду. На стройплощадке он практически живет, привез сюда троих собак, ночует тут же. Его машина во дворе покрыта промерзлым снегом. Разговаривать мы идем в будущую кухню, в ногах у Жени бегают собаки — он их перевезет в Испанию, где сейчас живет жена с тремя детьми...

Читать далее - https://66.ru/news/society/219250/